В освоении Свифта советским читателем можно различить три разных этапа, три степени охвата его наследства. Первый этап — это тот Свифт, который давно и прочно вошел в детскую литературу, создатель лилипутов и Бробдингнега, автор первых двух частей «Путешествий Гулливера». Это Свифт наиболее массовый и совершенно оторвавшийся от своего исторического и литературного окружения. Вместе с Робинзоном, Дом Кихотом, бароном Мюнхгаузеном Гулливер живет очень прочной «вечно юной» жизнью. Не только живет, но и приносит потомство, вроде недавнего советского фильма «Новый Гулливер». В этом восприятии не только Свифт оторвался от своего исторического окружения, но и Гулливер оторвался от самого Свифта. На каждую сотню юных читателей, знающих Гулливера, сколько помнят имя Свифта и сколько впоследствии, вспоминая о лилипутах, догадываются, что безликий для них автор «Путешествий» был человеком исключительно значительной биографии, одним из самых страстно субъективных писателей во всей истории литературы? Отрыв Гулливера от Свифта доходит до того, что его книга издается в совершенно переделанном виде, изложенная «своими словами» (Детгиз). Факт вполне законный, так как детский Гулливер — классический пример рассказа, живущего настолько своею жизнью, что он не нуждается не только в авторе, но даже в собственной литературной форме: как миф, сказка или исторический факт, он живет одной фабулой, которую можно вновь и вновь рассказывать по-новому.

Второй этап познания Свифта — это этап литературно грамотного советского читателя, этап знакомства с теми из его произведений, которые имеются в новых русских переводах «для взрослых» с полным «Гулливером » и со «Сказкой о бочке». Вопреки еще недавно господствовавшей и до сих пор не изжитой страсти нашего литературоведения так «засоциологизировать» переводимого классика, что кроме «социологии» от него ничего не остается, Свифт, избежав этой участи, вряд ли много выиграл от этого. Наши литературоведы им как-то не занимались, предоставив его журналистам. Вместо «социологизирования» Свифта постигла не менее тяжелая участь некритической канонизации. Марксистских работ о Свифте нет, и его гениальные сатиры подаются советскому читателю вне времени и пространства, как какие-то отвлеченные шедевры чистого искусства сатиры. И если, вообще говоря, одна из главных задач нашего литературоведения — освободиться от самодовлеющего «социологизирования», в отношении Свифта все же приходится начать с помещения его в правильной исторической перспективе и с правильного раскрытия его социальной природы.

Для этого освоение Свифта должно вступить в третий этап — этап, в настоящее время недоступный советскому читателю, не знающему английского языка. Наш читатель должен знать хотя бы то, что знает всякий литературно грамотный англичанин, узнать Свифта если не во всем объеме его богатого и разнообразного творчества, то по крайней мере в основных вехах последнего и в основных чертах его общественной биографии. Путь Свифта должен стать таким же предметом широкого изучения, каким уже стал путь Гете, Шиллера, Гейне, Байрона, Бальзака, Флобера.