Маркс показал, что буржуазное общество возникло в результате двух революций, из которых одна освободила непосредственного производителя от феодальных обязательств, а другая «освободила» его от собственности. Одна казалась (и в известной мере была) освобождением всего человечества от средневековой церков- но-крепостнической тюрьмы, другая была огромным насилием, отнявшим средства производства у производителя и передавшим их эксплуататору. В великих буржуазных революциях первая, подлинно революционная, сторона выступает на первое место. Но в «славной революции » 1688 г. революционный момент был сведен к минимуму, и эра, которую открыла эта самая нереволюционная из революций, дала полный простор всем формам второго «революционного» процесса — процесса ограбления трудящихся в пользу новой коалиции эксплуататоров. Это была коалиция двух экономических классов — аристократии, жившей на капиталистическую земельную ренту, и буржуазии. Противоречия между этими двумя классами эксплуататоров в течение целого столетия оставались совершенно несущественными. Аристократия совершенно обуржуазилась, соединив свой традиционный паразитизм с необузданнейшим культом чистогана. Как носительница власти она обеспечивала интересы обоих эксплуататорских классов, и буржуазия в основном без спора принимала ее руководство. Этот характер буржуазно-революционного процесса в Англии XVII в.— максимально буржуазный и минимально революционный — составляет тот фон, на котором сложилось творчество Свифта и который объясняет необычное соединение в нем консерватора и защитника бедняков, церковника и объективно антирелигиозного памфлетиста, лютого врага буржуазных порядков и предшественника буржуазных просветителей Франции.

Основное в Свифте — глубочайшая ненависть к новым буржуазным порядкам и в то же время полная невозможность для него видеть какой бы то ни было просвет в буржуазном аде. Никаких угнетающих феодальных пережитков, борьба с которыми питала революционный оптимизм французских просветителей, Свифт не видел. Будущее могло представляться ему только как дальнейшее развитие все одного и того же. Ненависть к новым эксплуататорам порождала жалость к эксплуатируемым, но эта жалость не уничтожала в нем убеждения, что жертва эксплуатации так же безнадежно развращена, как и ее эксплуататор. Возлагать надежды на массы ему не приходило в голову. Единственным светлым лучом, хотя и очень тусклым, оставались для Свифта сохранившиеся от прошлого моральные правила, которые могли хоть несколько обуздать гнусность современного человека. Жизнь представлялась ему безнадежным и бессмысленным адом. Быть хорошим христианином казалось Свифту данью самоуважению, но никаких иллюзий о загробном счастье он не питал. Таково, в самых общих чертах, было миропонимание Свифта.

Его любопытно сравнить с другим характерным продуктом этой эпохи первой молодости буржуазного общества — «Басней о пчелах» Бернарда Мандевиля. Этот писатель, которого Маркс причислял к самым умным и смелым представителям ранней буржуазной мысли, издал в 1708 г. свою книгу, основной тезис которой гласил, что «пороки отдельных лиц — источник общественного благополучия». Признавая, что человечество насквозь порочно, Мандевиль не делал из этого пессимистических выводов, а с парадоксальным оптимизмом утверждал, что эта порочность стихийно складывается во всеобщее благополучие и прогресс. Парадокс Мандевиля— одно из первых проявлений той пассивной веры в прогресс самотеком, которая столь характерна для буржуазной мысли. Но у него эта пошловатая вера соединена с тем мужественным и циническим реализмом, великим выразителем которого был Макиавелли. Свифт и Мандевиль поставили одинаковый диагноз молодому буржуазному обществу — оно было насквозь порочно. Но они сделали из него диаметрально противоположную оценку. Мандевиль был умный циник из рядов побеждающего класса. Свифт — безнадежный враг победителей.