Англии его времени господствующие классы имели две политические партии — вигов и тори. Виги, проведшие «революцию» 1688 г., в наиболее полной степени выражали идею того компромисса между всеми эксплуататорами, при котором правительственная власть принадлежала аристократии, но с тем, чтобы эта власть осуществлялась без малейшего ущерба для интересов буржуазии. Тори были партией недовольных. Социальный состав партии в основном мало отличался от вигов. Вожди тори были людьми той же аристократии, стремившимися завладеть в высшей степени доходным правительственным пирогом. Но у тори был и некоторый принципиальный костяк. Поскольку тори были врагами людей, проведших «славную революцию», к ним тяготели все те элементы господствующих классов, которые были почему-либо недовольны сложившимся порядком. В частности, к тори тяготели провинциальный помещик и основная масса духовенства. Последнее по своей экономической природе было самой экономически отсталой, самой феодальной прослойкой землевладельческого класса, поскольку его доходы в наибольшей степени еще носили характер определенной издавна, полуфеодальной ренты. Вообще говоря, ни провинциальный помещик, ни клерджиман (священник) не были врагами существующего социального строя. Первый энергически участвовал в главном процессе ограбления крестьянской земли, второй покрывал его своим моральным авторитетом. Но некоторую злобу к большим китам первоначального накопления — лордам и денежным людям — они все-таки питали; они любили фрондируя пользоваться полуфеодальными идеями и демагогически разоблачать крупных и мелких хищников новейшего типа. Это делало партию тори более благоприятным приютом и для тех, чья вражда к новым формам эксплуатации была глубже.

Свифт происходил из английской дворянской семьи, переселившейся в Ирландию, и получил нормальное университетское образование джентльмена. Но он был беден. В девяти случаях из десяти образованный, но бедный джентльмен вынужден был начинать свою взрослую жизнь домочадцем, приживальщиком у влиятельного покровителя. Так начал ее и Свифт в доме крупного вигского политика и писателя Темпла. Темпл был родственником Свифта, но первое время держал его на положении прислуги и только позже, оценив его способности, сделал его своим доверенным политическим секретарем. Важным моментом в отношениях покровителя к покровительствуемому было использовать свое влияние, чтобы обеспечить последнего самостоятельным положением и доходом. Обычно это было место приходского священника. Темпл устроил Свифту приход в Ирландии, сначала небольшой, потом к нему прибавился другой, получше. С 26 лет Свифт стал, таким образом, членом духовного сословия господствующей англиканской церкви.

В политику и в литературу Свифт вошел как агент Темпла. Он примкнул к партии своего покровителя и в своем первом крупном памфлете «Война книг» выступил как его литературный оруженосец. Но с самого начала Свифт обнаруживает тенденцию защищать сословные интересы, авторитет и самостоятельность духовенства, и это кладет начало его отходу от вигов, которые стремились к полному подчинению духовенства правительству. В 1710 г. Свифт окончательно бросил вигов и примкнул к тори и сразу же стал их самым влиятельным публицистом. Его брошюра «Поведение союзников в настоящей войне» (войне за испанское наследство), агитировавшая за мир с Францией и разрыв «протестантской » коалиции с Голландией и резко нападавшая на «денежных людей», обогащавшихся на национальном долге, сильно способствовала победе тори на выборах 1711 г. В результате тори оказались у власти, и Свифт становится их влиятельнейшим идеологом. В течение двух с половиной лет он оставался крупнейшей политической фигурой. Не занимая официального поста, он был главным закулисным советником правительства. Самые важные аристократы заискивали в нем. Он чувствовал себя тайным руководителем всей политики страны. Но в 1714 году тори пали, и виги, подлинные выразители соединенных интересов всех эксплуататоров, вернулись к власти. Тори на целую историческую эпоху (до 1760-х годов) были отстранены от власти. Свифт уехал в Ирландию, где за время своего влияния он успел получить крупную церковную должность — д екана (настоятеля) Дублинского собора. С этого момента и до самой своей смерти (в 1745 г.) Свифт почти безвыездно жил в Ирландии неумолимым врагом правительства и добровольным изгнанником из центра культуры и литературы.

Как идеолог своей партии Свифт был чистым эмпириком. Никаких попыток построить политическую теорию, какую построил его товарищ по партии и личный и литературный друг Болингброк, у Свифта мы не найдем. Его памфлеты отличаются огромной силой чувства, прежде всего ненависти к врагам, и железной логикой. Но исходные точки этой логики — чисто преходящие события повседневной политической борьбы. Это полное отсутствие теории, так резко отличающее Свифта как от просветителей, так и от революционных пуритан XVII в., крайне характерно для него. Можно сказать, что он теоретически отрицал теорию и обобщение. Это было тесно связано с его глубоким неверием в творческие силы разума. Интеллект для Свифта был только отточенной и утонченной формой здравого смысла, орудием разоблачения чужого шарлатанства. Ничего демократического в ранней деятельности Свифта найти нельзя. Его ненависть к новому буржуазному человечеству сохраняет консервативный и аристократический характер. Как политик он вращался в тех аристократических кругах, которые имели монополию на власть. Как писатель он был любимцем самой изысканной и аристократической публики.

Интересно сравнить в этом отношении деятельность Свифта с деятельностью его современника и — с точки зрения истории литературы — соперника, Даниэля Дефо, автора «Робинзона Крузо». Оба были бедны, но Свифт был джентльмен, а Дефо плебей. Поэтому их роль была разная и их карьера сложилась разно. Дефо начал свою литературно-политическую деятельность как выразитель буржуазной массы, поддерживавшей вигскую аристократию. Но когда в 1702 г. он издал смелый памфлет, крайне раздраживший англиканское духовенство, суд приговорил его к позорному столбу. Лондонская толпа превратила его наказание в овацию. Но Д е фо был сломлен. Из смелого плебейского публициста он превращается в наемное перо на службе то той, то другой партии, в политического провокатора, по заданию вигов писавшего и издававшего торийские памфлеты, чтобы скомпрометировать тори. Свифт, несмотря насвое падение и на свои гораздо более смелые антиправительственные памфлеты (см. ниже), остается неприкосновенным и всеми уважаемым церковным сановником. И Свифт и Дефо были чужды всякой теории. Но у Дефо пренебрежение теорией — примитивный эмпиризм представителя молодой буржуазии, еще довольствовавшейся благословенным самотеком. У Свифта — это презрение пессимиста, глубоко уверенного в практической бесплодности разума. И Свифт и Дефо были несравненными мастерами простой, неукрашенной английской прозы, но у Дефо это была наивная простота человека, стремившегося заинтересовать читателя точной и убедительной передачей интереснейших фактов; у Свифта это изысканная, основанная на высокой культуре простота человека, для которого все украшения равно д е шевы и безвкусны. Свифт, наследник большой культуры прошлого, относился к Дефо с пренебрежением аристократа и однажды, вынужденный упомянуть о нем, назвал его «безграмотным малым, имя которого я забыл». Это не помешало ему в гениальнейшем своем произведении— в «Гулливере» — самым определенным образом учиться у вышедшего за несколько лет перед тем «Робинзона » «безграмотного» Дефо.

Как человек аристократической культуры Свифт был последователем классицизма. Теория английского классицизма начала XVIII в. не отличалась от теории французского классицизма, но на практике разница была очень глубока. В английских, уже буржуазных, условиях процветали совершенно другие жанры, чем в монархической Франции Людовика XIV. «Высокие» жанры— трагедия и церковное красноречие — в Англии влачили жалкое существование. Процветали полупро- заические жанры — дидактическая поэма философского- содержания, комическая опера и сатира, но особенно процветала проза и прежде всего прозаический памфлет, этот блестящий предшественник позднейшей буржуазной газеты. Свифт был связан тесной дружбой с группой писателей, объединенных классическим вкусом и сочувствием к тори. Это были Александр Поуп (1688— 1744), блестящий сатирик и несравненный мастер отточенной эпиграммы, впоследствии любимый поэт Байрона; Гей, автор знаменитой «Оперы нищих»; Арбетнот, с которым Свифт был особенно близок и сатирическая проза которого почти неотличима от свифтовской. Все эти писатели были объединены культом хорошего вкуса и чистоты стиля. Хороший вкус, в их понимании, требовал прежде всего отточенной точности выражения, отсутствия безвкусных украшений, отсутствия неряшливости «энтузизама», т. е. неупорядоченного выражения сильного чувства,— самого бранного слова в словаре английского джентльмена XVIII в. Наоборот, крайняя натуралистическая откровенность в разговоре о вещах, считающихся непристойными, отнюдь в их глазах не оскорбляла хорошего вкуса. Столь же мало стеснялись они в брани своих противников — сказать можно было все, лишь бы было метко и остроумно. Особенно Поуп не имел равных в искусстве бранить своих литературных врагов. Свифт же превосходил всех в умении с классической элегантностью говорить о самой худшей грязи. Если бы Свифт умер в момент крушения своей политической карьеры, он не был бы автором «Гулливера», но он вошел бы в историю английской литературы как одна из крупнейших литературных фигур своего столетия. То место, которое он занимает как один из двух величайших мастеров английской классической прозы (в точном смысле этого слова, то есть прозы глубоко сознательной и в то же время простой) \ все равно принадлежало бы ему. Для советского читателя он был бы автором «Сказки о бочке».

Свифт как политический деятель всецело руководствовался интересами духовного сословия, но, когда в пору своего величия он в награду за свои заслуги перед партией должен был быть представлен министерством к высокому церковному посту, королева Анна наотрез отказалась сделать его епископом, и ему пришлось довольствоваться сравнительно скромной должностью соборного декана. Свой отказ королева мотивировала тем, что Свифт был автором нечестивой и безбожной «Сказки о бочке».

Как мог Свифт, образцовый по понятиям своего времени церковник, искренно считавший себя христианином и относившийся с полной серьезностью к своему сану, к тому же политический защитник духовного сословия, написать эту вещь, которая не может не восприниматься нами как жесточайшая сатира на всякую религию? Ответ вытекает из того, что уже было сказано об общей позиции Свифта. В той исторической обстановке, в которой ему приходилось жить, Свифт был глубочайшим и беспросветным пессимистом. Человек, в его глазах, был до конца и безвозвратно испорчен. Единственным средством обуздать его развращенную натуру была разумная, свободная от крайностей богословского кретинизма и мистического шарлатанства, учащая минимуму разумной морали и пользующаяся максимумом авторитета церковь.

Позиция Свифта была, в сущности, не нова. Испорченность человечества всегда была общим местом консервативной мысли. Идеология побеждающей буржуазии была, наоборот, оптимистична. Этот новый оптимизм шел рука об руку со свободомыслием, с деизмом и даже с атеизмом. Свифт одинаково ненавидел деистов и пуритан. Но Свифт, как и вся интеллигенция, враждебная пуританству, давно отказался от средневековой религии, от всякой наивной веры, от всякой христианской магии. Католицизм с его мистикой и обрядностью был для него абсолютно устарелым варварством. Религия должна была быть сведена к системе морали, духовенство — к своего рода духовно-педагогической полиции. Эта крайне обедненная, лишенная всякой романтики религия была в сущности господствующей идеологией английских правящих классов. У самого Свифта есть произведения, где эта точка зрения развита совершенно прямо, без всякой иронии, без энтузиазма, но с несомненной серьезностью. Таково «Письмо к молодому дворянину, недавно принявшему духовное звание». И в этой мере Свифт был, конечно, активным участником системы обуздания масс посредством христианства. Но Свифт делал еще один шаг, и этот шаг как будто в том же направлении был как раз шагом, превращавшим количество в качество. Обедняя и выхолащивая христианскую религию, современные Свифту церковники всячески избегали проговориться, что король-то гол. Свифт видел, что король гол, и в первом же своем крупном произведении показал это.

«Сказка о бочке» была написана в защиту умеренного протестантизма и официальной английской церкви, против католичества и против пуританских сект, еще недавно возглавлявших буржуазную революцию. Но, разоблачая католиков и пуритан, Свифт «вместе с водой выплескивает ребенка». Его разоблачения бьют дальше всяких вероисповедных различий тех и других, в самую сердцевину религиозной глупости. В небольшом памфлете «О механическом действии духа», направленном против крайней «левой» секты квакеров, Свифт издевается над их убеждением в том, что на них «нисходит дух божий». На первый взгляд он разоблачает квакеров с точки зрения более разумной и умеренной религии. Но вот как он это делает. Доказывая чисто физиологическое происхождение мистического восторга у квакеров, он пишет:

«Если мы обратимся к обычному ходу современного ухаживания, мы увидим, что оно состоит из благоговейного поворота глаза, называемого «делать глазки»; из искусственной формы вранья и скулежа по очереди, причем каждый интервал, за отсутствием другого предмета, заполняется подергиванием плеча, гмыканьем, вздохом или стоном; причем стиль складывается из одних бессодержательных слов, невнятиц и повторений; таковы, сколько мне известно, самые усовершенствованные правила обращения к любимой; но кто же выполняет их с большей ловкостью, чем святые («святыми» называли себя сектанты.— Д. М.)? Больше того, если нужны еще доказательства, некоторые полнокровные братья первого класса рассказывали мне, что вершина и оргазм их духовного упражнения нередко сопровождались..., сразу после чего, по их словам, дух терял свое напряжение и они были вынуждены спешно оканчивать». Совершенно ясно, что тут Свифт идет дальше, чем «нужно». Разоблачая сектантов, он бьет по самой природе всякого религиозного экстаза, всякой мистики. И делает он это потому, что в нем действует сила не вполне сознательная и над которой он не вполне властен— сила художественного зрения, проникающего дальше, чем нужно для его сознательно социальных целей. Как художественное зрение Гоголя заставляло его за дурным помещиком видеть сущность всякого помещика, так Свифта оно заставляло за уродливым проявлением одной определенной религии видеть сущность всякого субъективно-религиозного подъема. И единомышленникам Свифта было не по себе от этого блестящего разоблачения политического врага. Разоблачалось слишком много. Разоблачалось самое субъективное содержание религии, по устранении которого оставалась одна голая и неприкрашенная морально-полицейская дисциплина. Защищая разумный и умеренный протестантизм, Свифт защищал его чисто отрицательно. Он изображал его только свободным от шарлатанства католиков и безумия «фанатиков», не показывая в нем никакого положительного содержания. Но хуже ївсего то, что его художественные приемы по существу были таковы, что стаскивали весь спор с пьедестала в самую тривиальную бессмыслицу.

Сюжет «Сказки о бочке» — история трех ветвей христианской церкви: католичества, умеренного протестантизма и «левого» протестантизма. Они изображены в виде трех сыновей: Петра, Мартина и Джека. Их отец — бог, умирая, завещает каждому по кафтану. История догматов христианской религии сведена к истории споров о том, как кроить и как носить эти кафтаны. Уже этим самым предмет безнадежно снижен и обессмыслен. Вот характерный образчик того, как Свифт умеет снизить тему. Одним из главных ритуальных нововведений реформации было дозволение мирянам «причащаться » хлебом и вином вместо одного хлеба. Вот во что это превращается в аллегории Свифта. Мартин и Джек выкрадывают у Петра подлинник отцовского завещания (перевод Библии на народные языки.— Д-М. ) и оттуда узнают, что «отец оставил им равные доли наследства и строго велел, чтобы все, что они добывают, принадлежало всем сообща. Во исполнение этого следующим их предприятием было разбить дверь погреба и достать оттуда немного хорошего вина, чтобы подбодрить и утешить их сердце».

Так снижается центральный магический обряд всех христиаиских церквей. Но главное — на протяжении всей «Сказки» совершенно отсутствует какой-либо намек на какое бы то ни было содержание внутри всех этих подчеркнуто пустых форм. От рассказа о Петре, Джеке и Мартине остается впечатление совершенной пустоты, совершенного идиотизма. Написанная в защиту английской церкви, «Сказка» оказывается направленной против всякой религии вообще. Из нее прямо и непосредственно выходят антихристианские памфлеты Вольтера. И если по четкости и сознательности своей сатиры Вольтер стоит много выше Свифта, то по глубине и страсти он остается решительно позади, потому что подтекст «Сказки о бочке» уже содержит в себе тот разрушительный нигилизм, ту беспросветность отчаянья человека, очутившегося в ночи сгущающегося, рождающегося капитализма, которая составляет основной пафос позднейшего творчества Свифта.